147 лет назад, 18 (6) декабря 1876 года, на площади Казанского собора в Петербурге состоялась первая политическая демонстрация под красным флагом в России. В истории она известна как Казанская демонстрация. Демонстрация была организована и проведена народниками из «Земли и воли» и связанными с ними членами рабочих кружков. Красное знамя поднимали ещё не марксисты, однако и они вливались в великое Дело, начатое народовольцами.
На площади перед собором собралось около 400 человек. Для первого раза и кружкового, начального этапа самоорганизации пролетариата — много, очень много! (Как и для наших унылых реакционных дней, впрочем) Страстную революционную речь перед собравшимися произнёс Г.В. Плеханов. Молодой рабочий Я. Потапов развернул красный флаг, ставший символом революционного движения. Долго продолжаться этому безобразию царизм и его жандармы не дали, впрочем…
Демонстрация была разогнана полицией. Был арестован 31 демонстрант, из которых 5 осуждены на 10—15 лет каторжных работ (!), 10 приговорены к ссылке в Сибирь, и трое рабочих, в том числе Я. Потапов, к заточению на 5 лет в монастырь. Тогда ещё были подобные экзотические наказания для верующих рабочих (и таковые поначалу имелись). Однако обратим внимание на несоразмерность наказаний «преступлениям» — всего лишь безоружное публичное собрание, демонстрация своих убеждений и стремлений, карались максимальным по советским, последующим (гуманным!) меркам наказанием, а ещё и каторгой, то есть тяжёлой работой физической, ссылками, лишением свобод и дальнейшего доступа к знаниям…
Когда либералы или нынешние монархисты будут говорить вам о гуманности царей, о «святом» Николашке Кровавом, не за что убитом трудовым народом, — вспомните вслух эти цифры, а так же всех безжалостно казнённых Романовыми декабристов и народовольцев. Декабристов было много больше тех, что увековечены кинофильмами — в Ленинграде имеется целый Остров декабристов, где они захоронены, помимо могил и монументов возле Петропавловской крепости, где Романовская монархия вершила свой неправый суд над Пестелем сотоварищи…
Казанская демонстрация знаменовала начало сознательного участия русского рабочего класса в общественном движении за свержение монархии и капитала. Под красными знамёнами проходили митинги, демонстрации, маёвки антиправительственного характера.
В 1898 году красный флаг стал флагом РСДРП, ещё в 19-м, получается, веке.
В 1917 году красный флаг стал флагом нашей Советской Родины.
Андрей Красный
От редакции: Как чтим мы память и подвиг всех народовольцев, своим наивным, но героическим рывком к социальному (и техническому!) прогрессу впервые опрокинувших монархию возле будущего Храма на крови, так должны чтить и Казанский собор — не как место отправления духовных надобностей и упокоения Кутузова, но именно как «точку сборки» рабочего движения. С трудом можем мы себе представить, какой надо было обладать отвагой, чтобы через самообразование, минимальное объединение в кружках — не таиться классом-в-себе, но обнародоваться, прийти к Казанскому собору, именно чтоб собраться впервые, ощутить себя субъектом Истории!..
Каким бы потом реакционером ни стал Плеханов («вОзрасты покорны»…) в период Первой мировой — свои первые шаги он, и легальный марксизм с ним позже, делали вместе с рабочим классом, начавшим своё пробуждение ещё при жизни Достоевского (он в «Бесах» этот момент — малочисленность пролетариата, — походя, но довольно отмечает)… Однако молодой для России класс не только численно, но и качественно рос уже с неумолимой силой, и Плеханов сделал для этого так много, что его именем институт назван не даром.
Возвращаясь к Дню Красного знамени (ещё без серпа и молота, конечно), — нельзя не вспомнить вот какое литературное отражение. Отражение если не самого этого эпизода (декабрь — декабристы — преемственность!) Истории нашего революционного отечества, то впечатления, которые первая, «Казанская» демонстрация произвела на современников и молодёжь. И не важно, что тут речь про Первомай…
Солнце поднималось всё выше, вливая свое тепло в бодрую свежесть вешнего дня. Облака плыли медленнее, тени их стали тоньше, прозрачнее. Они мягко ползли по улице и по крышам домов, окутывали людей и точно чистили слободу, стирая грязь и пыль со стен и крыт, скуку с лиц. Становилось веселее, голоса звучали громче, заглушая дальний шум возни машин.
Снова в уши матери отовсюду, из окон, со дворов, ползли и летели слова тревожные и злые, вдумчивые и веселые. Но теперь ей хотелось возражать, благодарить, объяснять, хотелось вмешаться в странно пеструю жизнь этого дня.
За углом улицы, в узком переулке, собралась толпа человек во сто, и в глубине ее раздавался голос Весовщикова.
— Из нас жмут кровь, как сок из клюквы! — падали на головы людей неуклюжие слова.
— Верно! — ответило несколько голосов сразу гулким звуком.
— Старается хлопец! — сказал хохол. — А ну, пойду помогу ему!..
Он изогнулся и, прежде чем Павел успел остановить его, ввернул в толпу, как штопор в пробку, свое длинное, гибкое тело. Раздался его певучий голос:
— Товарищи! Говорят, на земле разные народы живут — евреи и немцы, англичане и татары. А я — в это не верю! Есть только два народа, два племени непримиримых — богатые и бедные! Люди разно одеваются и разно говорят, а поглядите, как богатые французы, немцы, англичане обращаются с рабочим народом, так и увидите, что все они для рабочего — тоже башибузуки, кость им в горло!
В толпе засмеялся кто-то.
— А с другого бока взглянем — так увидим, что и француз рабочий, и татарин, и турок — такой же собачьей жизнью живут, как и мы, русский рабочий народ!
С улицы всё больше подходило народа, я один за другим люди молча, вытягивая шеи, поднимаясь на носки, втискивались в переулок.
Андрей поднял голос выше.
— За границей рабочие уже поняли эту простую истину и сегодня, в светлый день Первого мая…
— Полиция! — крикнул кто-то.
С улицы в проулок прямо на людей ехали, помахивая плетками, четверо конных полицейских и кричали:
— Разойдись!
Люди хмурились, неохотно уступая дорогу лошадям. Некоторые влезали на заборы.
— Посадили свиней на лошадей, а они хрюкают — вот и мы воеводы! — кричал чей-то звонкий, задорный голос.
Хохол остался один посредине проулка, на него, мотая головами, наступали две лошади. Он подался в сторону, и в то же время мать, схватив его за руку, потащила за собой, ворча:
— Обещал вместе с Пашей, а сам лезет на рожон один!
— Виноват! — сказал хохол, улыбаясь.
Ниловною овладела тревожная, разламывающая усталость, она поднималась изнутри и кружила голову, странно чередуя в сердце печаль и радость. Хотелось, чтобы скорей закричал обеденный гудок.
Вышли на площадь, к церкви. Вокруг нее, в ограде густо стоял и сидел народ, здесь было сотен пять веселой молодежи и ребятишек. Толпа колыхалась, люди беспокойно поднимали головы кверху и заглядывали вдаль, во все стороны, нетерпеливо ожидая. Чувствовалось что-то повышенное, некоторые смотрели растерянно, другие вели себя с показным удальством. Тихо звучали подавленные голоса женщин, мужчины с досадой отвертывались от них, порою раздавалось негромкое ругательство. Глухой шум враждебного трения обнимал пеструю толпу.
— Митенька! — тихо дрожал женский голос. — Пожалей себя!..
— Отстань! — прозвенело в ответ.
А степенный голос Сизова говорил спокойно, убедительно:
— Нет, нам молодых бросать не надо! Они стали разумнее нас, они живут смелее! Кто болотную копейку отстоял? Они! Это нужно помнить. Их за это по тюрьмам таскали, — а выиграли от того все!..
Заревел гудок, поглотив своим черным звуком людской говор. Толпа дрогнула, сидевшие встали, на минуту всё замерло, насторожилось, и много лиц побледнело.
— Товарищи! — раздался голос Павла, звучный и крепкий. Сухой, горячий туман ожег глаза матери, и она одним движением вдруг окрепшего тела встала сзади сына. Все обернулись к Павлу, окружая его, точно крупинки железа кусок магнита.
Мать смотрела в лицо ему и видела только глаза, гордые и смелые, жгучие…
— Товарищи! Мы решили открыто заявить, кто мы, мы поднимаем сегодня наше знамя, знамя разума, правды, свободы!
Древко, белое и длинное, мелькнуло в воздухе, наклонилось, разрезало толпу, скрылось в ней, и через минуту над поднятыми кверху лицами людей взметнулось красной птицей широкое полотно знамени рабочего народа.
Павел поднял руку кверху — древко покачнулось, тогда, десяток рук схватили белое гладкое дерево, и среди них была рука его матери.
— Да здравствует рабочий народ! — крикнул он.
Сотни голосов отозвались ему гулким криком.
— Да здравствует социал-демократическая рабочая партия, наша партия, товарищи, наша духовная родина!
Толпа кипела, сквозь нее пробивались ко знамени те, кто понял его значение, рядом с Павлом становились Мазин, Самойлов, Гусевы; наклонив голову, расталкивал людей Николай, и еще какие-то незнакомые матери люди, молодые, с горящими глазами, отталкивали ее…
— Да здравствуют рабочие люди всех стран! — крикнул Павел. И, всё увеличиваясь в силе и в радости, ему ответило тысячеустое эхо потрясающим душу звуком.
Мать схватила руку Николая и еще чью-то, она задыхалась от слез, но не плакала, у нее дрожали ноги, и трясущимися губами она говорила:
— Родные…
По рябому лицу Николая расплылась широкая улыбка, он смотрел на знамя и мычал что-то, протягивая к нему руку, а потом вдруг охватил мать этой рукой за шею, поцеловал ее и засмеялся.
— Товарищи! — запел хохол, покрывая своим мягким голосом гул толпы. — Мы пошли теперь крестным ходом во имя бога нового, бога света и правды, бога разума и добра! Далеко от нас наша цель, терновые венцы — близко! Кто не верит в силу правды, в ком нет смелости до смерти стоять за нее, кто не верит в себя и боится страданий — отходи от нас в сторону! Мы зовем за собой тех, кто верует в победу нашу; те, которым не видна наша цель, — пусть не идут с нами, таких ждет только горе. В ряды, товарищи! Да здравствует праздник свободных людей! Да здравствует Первое мая!
Толпа слилась плотнее. Павел махнул знаменем, оно распласталось в воздухе и поплыло вперед, озаренное солнцем, красно и широко улыбаясь…
Максим горький, Мать, Глава XXVII — Первомайская демонстрация
Д.Ч.